Родился Михаил Исаакович Вайман в Витебске. Когда ему исполнилось четыре года, семья переехала в Могилев. Переезд был вынужденным: его отец Ицка Шефтелевич Вайман был шорником и работал в Витебске в шорной артели, а в 1930-м на базе этой артели в Могилеве создали шорную фабрику.
«Мадам Вайман, не волнуйтесь, не переживайте…»
Мама его, Бейля Михелевна, была родом из Витебщины – из деревни Колышки. Семья ее была большой – два брата и четыре сестры. Дети рано остались без отца, но все получили начальное образование, а один из дядей, Иосиф, даже стал артистом и режиссером еврейского театра.
Семья отца тоже была немаленькой: четыре брата и три сестры. Жилось непросто – детям приходилось в 13 лет идти на свой хлеб. В Могилеве отец работал на фабрике – она находилась напротив бывшей школы №16 по улице Мигая. Трудился вместе с такими мастерами, как Сололихин, Гандин, Тресков, Любчик. Рубинштейн был самым признанным из них – делал выездную упряжь. Он также входил в состав руководства созданной фабрики. Именно поэтому он понес наказание за то, что где-то в колхозе хомут, сделанный на фабрике, натер лошади холку – в 30-е его репрессировали.
– Я там (на шорной фабрике, прим. автора) часто бывал, – вспоминал детство в Могилеве Михаил Исаакович. – Изготавливали там, в основном, для армии хомуты, седла, все, что нужно для упряжи. Цех для деревянных деталей назывался клещевой и располагался где-то на Подниколье. Работать там было престижно, и зарабатывали хорошо.
Его отец и в цеху работал, и снабженцем был, и даже председателем фабкома – нужно было семью содержать. Дети пошли в школу. Михаил учился в «четвертой», которая со временем стала «шестнадцатой».
– Ученик я был не ахти-какой и меня отдали в училище на Плеханова, – рассказывал Михаил Исаакович. – Там готовили несколько специальностей: кузнецы, литейщики, токаря, фрезеровщики, слесаря и модельщики. Выбирали самых крепких ребят в кузнецы, литейщики, которые поменьше – в слесаря, токаря, а мелюзгу – в модельщики. Одного такого записали в модельщики, так он в слезы. Мастер модельной группы взял пару деталей, чертежи и провел лекцию о том, что это за профессия, объяснял, что жизнь любой детали начинается с модели, а уже потом токаря, слесаря ее обрабатывают. Тогда уже с удовольствием и мы пошли на модельщиков. Родители решение сына не поняли, потому что тоже про эту специальность ничего не знали. Мама пошла в училище, чтобы хоть что-то узнать про будущую профессию Михаила.
– Мадам Вайман, не волнуйтесь, не переживайте, это работа нисколько не хуже, чем вся остальная. А даже может и лучше, – разъяснял мастер.
Но волнение родителей не стало меньше. Тогда отец пошел к механику на фабрике, который занимался ремонтом оборудования, расспросить про «модельщиков».
– О, это работа очень хорошая. Если твоему сыну понравится стружка, то это будет хорошая работа, – успокаивал отца механик.
В училище не только обучали профессии, учеников одевали: парадная форма, повседневная, рабочая, кормили, там они получали среднее образование.
Для семьи, которая занималась ремонтом купленного после переезда дома, такая «учеба» сына была очень хорошим подспорьем.
«Шикарный ресторан, летний театр, огромные деревья, площадка обзорная – очень культурно все было»
Дом был в районе улицы Лазаренко. На соседнем 1-м Крутом переулке была общественная баня – ее снесло наводнением 1942 года.
– Мы ходили туда мыться, было одно отделение: один день мужчины мылись, другой – женщины, если солдаты не мылись. Но чаще мы ходили в двухэтажную баню в Пожарном переулке – она была главной, находилась за нынешним клубом бокса. «Селянская» баня уже перед самой войной была построена. А «Луполовскую» после войны построили, но туда нужно было ехать на автобусе, это целая проблема тогда была, – вспоминал Михаил Исаакович.
Любимым местом отдыха могилевчан был «вал» – так называли тогда нынешнюю площадь Славы.
– Там была площадка, шикарный ресторан, летний театр, огромные деревья, площадка обзорная – очень культурно все было. Танцы, аттракционы, качели-карусели. Раньше там была Губернаторская площадь. Самый главный ее дом, губернаторскую резиденцию, отдали под Дом пионеров. С левой стороны в здании губернского правления была типография до войны. С правой стороны было еще два дома. В одном сейчас музей, а куда еще один делся, понятия не имею. На дорожке стоял памятник, посвященный наполеоновским войнам: две пушки и надпись, какие войска принимали участие. Там же закопан ствол пушки старинной, а на нем медный или бронзовый круг, как солнечные часы. А дальше стояла ратуша – ее называли каланча и там ходил пожарник. Я ее еще после войны помню, – рассказывал про довоенный Могилев Михаил Исаакович.
И про костел, и про музей в здании собора, и про цирк:
– Бывало, летом покупаемся в Днепре, возвращаемся домой, слышим – орган играет, зайдем, послушаем. Так красиво там все было!
По Первомайской ходил автобус, но очень редко: автобуса не дождешься, а извозчиков много было. Там, где сейчас памятная доска про то, какие войска принимали участие в освобождении Могилева, были входные двери в цирк. Там была стоянка извозчиков. В соборе святого Иосифа был исторический музей: много экспонатов, красивые картины висели.
Запомнился маятник, как в Исаакиевском соборе в Ленинграде: был зацепленный за центральный купол, демонстрировал вращение земли. Нас пускали в музей бесплатно. Жалко было, когда его снесли. Помню, как выгружали экспонаты и в цирк свозили. Цирк функционировал не круглый год, как в Минске. Он работал только месяц-два: был стационарный, не отапливаемый – где ты отопишь такое огромное здание? Подсобки были, конюшни. У нас даже квартиранты жили, когда цирк приезжал. Жил какой-то музыкант с семьей, женщина, которая ухаживала за собаками. Она меня пропускала на представление. Цирк – это всегда интересно. Особенно борьба. У-у, мужики были любителями на борьбу посмотреть. Поддубного видел. Парад был: каждого вызывали по фамилии, имени и отчеству, сколько лет, какой город представляет, музыка играет. Когда все стоят по кругу, объявляют: «Неоднократный чемпион мира Иван Максимович Поддубный!». Он выходит и все: «О-о-о!».
Помню, еще мама меня брала, когда выступал Дуров с животными. Поезд у него там шел, обезьянки, дрессированные собачки.
Был тогда в Могилеве, как его называли, революционный музей, размещался около третьей школы на Ленинской улице. Там были панорамы революционные, как погромы еврейские устраивали.
«Но что наш против «мессершмитта»…»
Беззаботная жизнь мальчишки закончилась 22 июня 1941 года.
– Когда началась война, возле «Чырвонай Зоркі» стояли люди около динамика, все такие хмурые, – на всю жизнь врезалась в память картинка подростку. Но паники не было.
– Воспринимали эту войну так: «если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы», никакая война нам не страшна, врага разобьем малой силой на чужой территории – мы же непобедимые, – рассказывал Михаил Исаакович.
Учеников Плехановского училища отправили копать противотанковые рвы в районе бани на «шелковой» фабрике. Копали мужчины, а мальчишки помогали землю разравнивать и разбрасывать. В Могилев приходили беженцы со стороны Минска. В городе увеличилось в разы количество военных.
– Я бой воздушный видел над территорией шорной фабрики: наш самолет с немецким, но что наш против «мессершмитта»? Первую бомбу бросили в Могилеве в районе улицы Вербовой. Тогда сразу по городу паника поднялась. Заговорили про эвакуацию.
Михаил уехал вместе с училищем. Всех погрузили в несколько вагонов. Ехали через Калугу, Пензу, через город Мозга Удмуртии, а дальше в Новосибирск. Слесарей и токарей оставили в городе, а кто был связан с литейным производством, отправили в Гурьевск – километров 200 от Новосибирска. Работал на заводе.
«Выходи строиться!...»
Родные эвакуировались в Коканд (Узбекистан, прим. автора). Переписывались. В 1943 году Михаилу разрешили съездить к ним в гости. Выписали увольнительный пропуск на право проезда. Дорога была дальней и сложной, но он доехал и увидел родителей…
– Надо было ехать назад, а мне так не хочется…. Говорю: «Может, мне остаться?». А отец: «Не дури головы! Стоит тебе остаться, тебя тут же заберут». И я поехал обратно.
В начале 1945 года с завода Михаила призвали – в город Орск в Сибири. Учили по-пластунски ползать, окапываться – готовили в маршевую роту.
– День Победы я отмечал в запасном полку – такая была радость: война кончилась! Но в конце мая нам: «Выходи строиться!». И шагом марш на вокзал. Погрузили – и на восток. Куда едем, никто ничего не знает. А у меня были почтовые карточки, я на каждой крупной станции писал домой письмо: у меня все нормально, едем на восток. Только спустя время узнал, что ни одного письма мои родные не получили – цензура.
Дальше Халхин-Гол, соединились с танковой частью. Сопротивления почти не было, потому что японцы основную армию расположили вдоль границы на Дальнем Востоке.
– Зашли мы им в спину – оттуда японцы не ожидали. А еще бомбу американцы сбросили – и они капитулировали, – рассказывал про свою войну Михаил Исаакович.
На территории Маньчжурии он подвернул ногу и попал в госпиталь. Через неделю, после выписки, отправили в комендантский взвод, потом была артиллерийская бригада отдела главного командования – охраняли территорию, затем артиллерийский полк 122-милиметровых пушек – был разведчиком-наблюдателем.
– Меня отправили в школу сержантов по этой специальности. Учился хорошо – был отличником боевой и политической подготовки.
Выбрали в вычислители. Ну, вроде получалось у меня неплохо: у меня какая-то математическая смекалка была. Дальше очередная переброска – на север. Заселили в японский лагерь и распределили на работы. В составе был небольшой литейный цех. Оказалось, ему очень нужны были модельщики.
– Ну, какой я тогда был специалист? Так, по мелочи соображал. Предложили прочертить деталь, сделал ее, показал. Начальник цеха все промерил: пойдет, пойдет, пойдет. Хлопцы ко мне приходили, солдаты, говорили: «Ой, какой молодец, какая у тебя работа культурная».
Но с работой в цехе совсем скоро пришлось распрощаться – очередная переброска в Комсомольск-на-Амуре – на всю зиму в тайгу лес валить.
Летом перебросили во Владивосток.
– Там я дослужил до конца – почти шесть лет. Отправили домой в «телятниках». Подъехали к Хабаровску – холодина! А топиться чем? Бегали, какие-то щепки собирали, угли воровали. Я не выдержал и где-то в Сибири купил билет на почтовый поезд до Москвы. Неделю еще ехал.
«Туда, сюда – нигде не могу купить…»
Он вернулся в родной город 5 декабря 1950 года. Ему было 25. Родители уже были в Могилеве. Их дом уцелел. Устроился на завод «Строммашина». Через год женился. К родительскому дому пристроил кухню и комнату для своей семьи.
– Нужны и рамы, и двери, а материала нет: туда, сюда – нигде не могу купить. На заводе начали ремонтировать ремонтный цех и сняли крышу, а там балки. Я мастеру: «Василий Васильевич, как бы мне хоть одну такую?». А он: «Ты что? Я себе лично хотел, и то мне директор не дал». И что мне делать? Я на эти балки смотрю, а сердце кровью обливается. Пошел к директору. Как мог, рассказал. А он: «Где заявление?».
Через неполных десять лет его семья получила благоустроенную квартиру. Михаил Исаакович уволился с завода в 1998-м.
– Мне тогда было 72 года. Предлагали еще остаться, но Ася (жена, прим. автора) тогда болела, не с кем было оставлять ее. В 99 году она умерла. Потом начальник опять на работу звал, но там тяжело было работать в 73 года. Зимой почти не топили – пять градусов. При такой температуре можно дрова рубить, а не инструментом работать. А летом жара, крыша прогревается… Не пошел.
PS. Воспоминаниями Михаил Исаакович Вайман делился в 2000-х, когда собирался материал для книги «История могилевского еврейства. Документы и люди» (составители Александр Литин и Ида Шендерович).
