Заставить петь актера очень сложно
В том же сезоне Дольников поставил спектакль, во всех отношениях противоположный нашей первой работе - «Дон Жуан» Мольера (автор мемуаров продолжает рассказ о своей работе в 1980-х годах в Могилевском драматическом театре – ред.). Здесь уже была совсем другая эпоха с другими сюжетными коллизиями, действие развивалось стремительно, как и положено в классических французских комедиях. К этой постановке я написал несколько музыкальных номеров, в которых противопоставлялось нежное звучание клавесина и могучий органный хорал. К крайнему неудовольствию актера Александра Палкина, игравшего главную роль, я попытался заставить его петь, причем на французском языке. Однако, Сан Саныч, как все его звали, категорически воспротивился, так как пение для него было настоящим испытанием. И тут на выручку пришел любимый артист главрежа Григорий Белоцерковский, игравший роль Сганареля – верного слуги Дон-Жуана. Гриша тоже не был любителем вокала, но, тем не менее, героически справился со своей нелегкой задачей. Для этого Дольникову пришлось переделать сценарий, и в любви к Эльвире объяснялся не сам Дон-Жуан, а от имени хозяина вездесущий Сганарель. Причем, для того, чтобы у Гриши французский язык не звучал «по-бобруйски», был нанят педагог, поработавший с ним над произношением. К счастью, публика подвоха не заметила.
Текст этого, опять же, вставного номера я не без труда подобрал в сборнике стихов средневекового поэта Пьера де Ронсара. Впоследствии эта легкомысленная песенка получила название «Куплеты Дон Жуана» и в русском переводе вошла в репертуар солистов нашей вокальной студии.
В выпущенной к окончанию сезона детской сказке «Катя и чудеса» с вокальными номерами уже проблем не было. Во-первых, стихи были вписаны в сценарий автором пьесы Григорием Ягдфельдом, во-вторых, на роли героев, которых мне предстояло снабдить песнями, по моей просьбе были назначены самые музыкальные актеры театра. Ира Селезнева спела «Песенку Кикиморы», а Саша Ташкинов - «Песенку Лешего». Сказка продержалась на сцене недолго, однако, эти опусы, к моему удовлетворению, пережили ту не очень удачную постановку.
В обязательном порядке…
А всего на сцене Могилевского театра в сезоне 94-го – 95-го годов, в соответствии с государственным нормативом было поставлено шесть новых спектаклей. В их числе, как и предписывалось, пьесы белорусских и других советских драматургов, произведения, посвященные Великой Отечественной войне, зарубежная классика, ну и, в обязательном порядке, спектакль для детей. Именно такой репертуарной политики в те времена неукоснительно придерживались все советские театры, при этом пьесы, допускавшиеся к постановкам, тщательнейшим образом вычитывались соответствующими инстанциями.
Мой первый театральный сезон оказался чуть ли не самым плодотворным со времен консерватории, и я, полностью удовлетворенный своей новой работой, если, разумеется, не считать низкой зарплаты, пошел в отпуск. А театр с новым репертуаром отправился в летние гастроли, которые в советские времена централизованно организовывались Министерством культуры. Никаких проблем с финансированием и организацией зрителей тогда не было, так как курировали эти обменные гастроли партийные органы на местах. Основная часть билетов по доступным ценам, также утвержденным «сверху», раскупалась заранее через профкомы. Так что, аншлаги и теплый прием любого гастролирующего театра были гарантированы независимо от качества спектаклей.
Корней, но не Чуковский
… Встретившись с нашими артистами осенью, я с удивлением узнал, насколько уважаемой фигурой в коллективе за столь короткий срок стал новый завмуз. В подтверждение чего мне рассказали историю, связанную с одной из самых колоритных личностей театра монтировщиком сцены, которого все звали Корней. Его фамилию и отчество я так и не узнал.
Он был достопримечательностью труппы: огромного роста, с окладистой бородой, ходил по театру и разговаривал с любым начальством спокойно и с достоинством. Отличительной особенностью Корнея было то, что его нельзя было ничего заставить делать. Особенно это раздражало руководство перед премьерой, когда все носятся по театру, и не хватает какой-нибудь минуты чтобы вовремя завершить постановочные дела. Иногда даже вызывали директора, чтобы найти управу на этого богатыря. В этих случаях, спокойно допив чай, он выходил к рассвирепевшему начальству и невозмутимо говорил: «Уважаемый» (так он называл всех), не переживайте. Сейчас все сделаем. Они еще молодые (это о своих напарниках). Балуются (с ударением на у)». И также спокойно уходил в свою каптерку, так ничего и не сделав. Замахнуться на увольнение Корнея начальство никак не могло, так как он был достопримечательностью коллектива.
Так вот, на гастролях эта «достопримечательность» имела привычку знакомиться с девушками, представляясь главным режиссером, который в такие туры, как правило, не ездил. А на этот раз Корней изменил стратегию и с гордостью называл себя композитором Браиловским (кстати, у нас тогда были похожие бороды). Судя по рассказам артистов, этот могучий белорус пользовался успехом у юных любительниц Мельпомены, куда бы театр ни приезжал. Мне было радостно, и за него, и за себя…
Продолжение следует.
