Приносили в чемодане иконы, зажигали свечи и молились.
Из них осталась только 83-летняя Ирина Шлякова. Маленькая, хрупкая, добрая женщина. Тогда она была самой младшей из всех. Практически никто не знает ее отчества, все привыкли звать ее просто Ирочкой или пани Ириной.
Заступничество за пастора
Пани Ирина родилась не в Могилеве, а чтобы рассказать эту историю, надо вернуться в 30-е годы, период наиболее яростных и жестоких гонений на церковь.
Мать пани Ирины, Филомена Иосифовна Липская, родилась в 1909 году. Коренная могилевчанка выросла в религиозной католической семье, и так вышло, что борьба с религией отразилась и на ее судьбе. И здесь нужен небольшой экскурс в историю.
В августе 1926 года Ватикан назначил епископа латыша Болеслава Слоцкана апостольским администратором могилевской метрополии. Уже в сентябре 1927 года его арестовали, обвинив в шпионаже, и отправили в ссылку в Соловецкий лагерь особого назначения. В сентябре 1930 года освободили, и епископ вернулся в Могилев. Но в том же году его снова арестовали.
Прихожане любили и уважали епископа-интеллектуала с открытой душой и любящим сердцем. Группа наиболее активных прихожан, в которую входила и Филомена, решила заступиться за своего пастора.
С крестом и несколькими хоругвями они двинулись в сторону НКВД с требованием освободить епископа. Он вышел на балкон и обратился к прихожанам с просьбой разойтись и сказал, что с ним все в порядке. И, о чудо, епископа освободили (впрочем, ненадолго), но самих просителей ждала участь незавидная.
Ссылка в Казахстан
Пани Ирина вспоминает:
– Мама рассказывала, что забрали ее и еще нескольких человек прямо из костела. Дедушка, мамин отец, умер еще до революции, в 1916 году. И хлопотала за дочь через Красный Крест ее мама, моя бабушка. Маму привезли в московскую тюрьму и уговаривали отказаться от веры. Нет? Сидите дальше. Но хлопоты бабушки, видимо, возымели силу, и маме предложили либо три года тюрьмы, либо вольное поселение в Казахстане.
Мама рассказывала о том времени: «Я смотрела в окно – только небо видно и стены, ни одного деревца». И она решила, что лучше выбрать вольное поселение.
Повезли в Казахстан. Условия были тяжелые, с водой плохо. Мама рассказывала, что ложилась спать, а утром могла проснуться рядом с покойником. Много людей умерло еще по дороге, но ее Господь сберег. Так она и осталась в Чимкенте, позже к ней приехала бабушка. Она и познакомилась с семьей моего будущего отца Юрия Ивановича Шлякова, родня его была из-под Ленинграда. Бабушка лежала в больнице вместе с его мамой, потом они решили вместе снять квартиру, чтобы было легче. Так и сошлись мои родители, хотя раньше мама думала идти в монастырь.
Отец один содержал всю семью. Потихоньку обживались, родилась моя старшая сестренка Валя. Я родилась в августе 1939 года, а сестренка меня не дождалась – умерла в июне.
Папа мой любил железную дорогу с детства, и взрослые всегда знали, где его найти – сидит на станции и смотрит на поезда. Перед войной он прошел комиссию на машиниста, освободили его от всех армейских обязанностей. Пришел домой радостный, говорит маме: теперь никто нас не разлучит. Но настал 1941 год. С войны он не вернулся, пропал без вести. Бабушка, мамина мама, умерла в 1942 году, и мы остались вдвоем. Горевали. Семья маленькая, постоянно подселяли переселенцев, потом и вовсе переселили в соседний дом, в маленькую комнатку.
Мама давала клятву: «В Могилев не вернусь»
В Чимкенте одна женщина, также высланная из Могилева, посоветовала юной Ирине поступить учиться, что помогло бы уехать из Казахстана. Так девушка окончила Горно-металлургический техникум по специальности «техник-химик».
– Перед дипломом объявили, что никаких вызовов никуда нету, места для распределения есть только по Казахстану, – рассказывает пани Ирина. – Так мы с мамой уехали в Кустанайскую область, в город Джетыгара, на золотой комбинат. Мне, молодому специалисту, только 18 лет исполнилось, а меня захотели поставить заведующей. Я отказалась, и меня отправили на комбинат в Актюбинскую область, где я проработала год. Надо было отрабатывать два года, но я попросила меня отпустить – и отпустили, написали «по семейным обстоятельствам». И мы с мамой решили ехать в Могилев.
Мама говорила, что давала клятву: «В Могилев не вернусь», такая была сильная обида. Но она всегда тосковала по Беларуси и, если встречала что-то хорошее, то говорила, «как в Беларуси», и костел, конечно, вспоминала. В Чимкенте костела не было, но была православная церковь. На Пасху, помню, я пошла в церковь с соседкой – улица длинная, и все стоят с пасхами и свечками. Казахи-милиционеры с интересом наблюдали и говорили: «Какой красивый ваш праздник».
Приехали в Могилев мы 1 ноября 1958 года. Вышли на вокзале, сели на автобус, доехали до костела. Нашли его, увидели и заплакали вдвоем – он был обгоревший. К нам подошла женщина, спрашивает, чего плачем. Приехали, говорим, в костел, а он не работает.
Не работает, отвечает она, но люди молятся на кладбище. И объяснила нам, как туда пройти. У мамы была астма, а по дороге ее продуло, мы шли, часто останавливаясь, чтобы передохнуть. И когда пришли на кладбище, людей уже почти не застали.
Новый 1959-й год Ирина с мамой уже встречали в Могилеве. На праздничную службу на кладбище приехал ксендз, и как только он окончил мессу (католическую литургию), пришла милиция. Переписали всех присутствующих – кто такой, где работает. Ирина на работу еще не устроилась.
В феврале девушка уже работала в лесхозе, а в марте ее вызвали на разговор – по следам той самой «переписи». Но все только разговором и закончилось, больше ни разу не вызывали.
Песни на кладбище
В те годы приходящие на кладбище навестить родные могилы могли услышать песнопения на польском. Те, кто пробирался вглубь, видели молящихся женщин у трех старых надгробий Софьи, Марии и Казимира Шаблевичей.
– В центре этих трех надгробий на фоне монументального гранитного креста стоял небольшой импровизированный стол, накрытый скатертью. На нем размещалась фотография в рамке, на которой был изображен католический священник, совершающий мессу. С обеих сторон фотографии горели свечи. Недалеко от стола, слева, стоял ящик с песком, в который все участвующие в молитве могли поставить свечи за своих родных, живущих и умерших. Одна из женщин постоянно следила за свечами. Остальные размещались полукругом и молились, – рассказывает пани Ирина.
В разные годы молились и у других памятников – около усыпальницы Жуковских, на крыльце каплицы, около могилы братьев Даниэля и Петра Мауро, где стоит полуразрушенная статуя Иисуса Христа. Пани Ирина помнит время, когда крест был целым, а у Христа еще были руки.
Надежда на обретение костела женщин не покидала. Как-то, вспоминает пани Ирина, приезжал в Могилев ксендз из Польши. Услышав поющих на кладбище католические песнопения женщин, он восхитился ими и сравнил с первыми христианами, которые молились в римских катакомбах. Женщины со слезами на глазах поведали, что у них нет своего костела. И он пообещал, что донесет их переживания и мольбы о храме до папы Римского.
Лед тронулся
В перестройку отношение к религии стало меняться. Многочисленные письменные обращения в редакции центральных газет, «Литературную газету», журнал «Наука и религия» не приносили желаемого результата, и местные власти в регистрации общины постоянно отказывали. Отчаявшись, женщины решили отправить телеграмму в адрес 27-го съезда КПСС, лично М.С. Горбачеву. Вскоре их вызвал уполномоченный по делам религии и попросил больше никуда не писать и не жаловаться, пообещав, что общину зарегистрируют. Начался процесс подготовки документов. Для регистрации общины требовалось не менее двадцати верующих с указанием всех их данных, включая адрес, возраст и место работы.
– Вскоре зарегистрировали костельный комитет, так называемую «двадцатку». Было необходимо указать адрес, но не писать же «кладбище» – написали адрес недействующего костела. При регистрации возмутились: так это же еще не ваше. А мне как Господь подсказал: «Может, со временем будет наше». Больше не стали ни к чему придираться и зарегистрировали, – вспоминает пани Ирина.
Городская администрация предоставила только что зарегистрированной католической общине часовню-усыпальницу на Польском кладбище, хотя предыдущие попытки возврата часовни были безуспешны. После первого визита группы женщин к уполномоченному по делам религии с просьбой о передаче часовни верующим на следующий же день на ее дверях появилась табличка «Прокат инвентаря».
День святого Антония
Стал вопрос ремонта часовни. Убирали и восстанавливали ее долго, с радостью принимая любую помощь, как физическую, так и материальную – требовались значительные финансовые средства. Посовещавшись, женщины решили на православный праздник Радуница организовать сбор пожертвований. На двери часовни повесили икону Святого Антония, украшенную венком из дубовых листьев. Почему именно ее? С незапамятных времен в Могилеве особо почитали святого Антония, даже в советский период в День его памяти, 13 июня, на кладбище съезжалось множество людей не только из города и окрестностей, но и из соседних стран – чтобы помолиться и почтить святого. Тогда это было нелегально, но власти не препятствовали. Люди молились под открытым небом. А одна женщина, приехавшая из Прибалтики, рассказала, что ее мать, умирая, завещала навещать ее могилу только в этот день.
Женщины, сменяя друг друга, стояли около иконы Святого Антония на коленях, постоянно читая молитвы и сопровождая их песнопениями. Одна из них сидела рядом и записывала в тетрадь фамилии всех жертвователей, которые опускали в копилку деньги. И народ не скупился, кто по рублю давал, а кто и по десять. Насобирали почти три тысячи рублей!
Молились в каплице недолго, в 1990 году верующим вернули костел. Пани Ирину там можно встретить каждый день. Худенькую, скромно одетую, всегда с доброй улыбкой. По воскресеньям она дежурит в костеле и очень рада всем, кто заходит. Особенно молодежи:
– Всегда говорю, держитесь хорошего и не подчиняйтесь плохому. Плохого очень много, надо только хорошее брать.
На прощание я желаю пани Ирине здоровья и долголетия.
– Сколько Господь назначил, столько надо жить. Главное, на ногах быть. Ну, и чтобы ум немножко работал, – смеется она в ответ.
