Предыдущую часть мемуаров читайте здесь. 
Не могу не рассказать еще об одном важном событии, случившимся в 1967 году и также отложившем отпечаток на мою личность. Это вошедшая во все учебники истории Шестидневная война Израиля с арабскими государствами. До тех пор мои еврейские корни не давали о себе знать так очевидно. Более того, я, как и большинство советских евреев, вообще не имел понятия о том, что собой представляет наша национальная история и культура. Я любил еврейские анекдоты, с интересом узнавал, что многие мировые знаменитости, оказывается, были евреями, еще в школе прочитал некоторые произведения Бабеля и Шолом Алейхема. Но о том, что имею к этому какое-то отношение, никогда не задумывался.
С еврейским вопросом в личном плане до этого мне пришлось столкнуться дважды. Во дворе барачного городка, где я жил с бабушкой и дедушкой, меня иногда обзывали евреем, что мне было до слез обидно, так как я думал, что это какое-то оскорбление. Потом эта тема возникла при получении паспорта, но тогда выбор пятого пункта был для меня актом символическим, не касающимся моей личной жизни.
А тут вдруг выясняется, что буквально сегодня какие-то еврейские ребята и девчата показали всему миру, что они могут не только играть на скрипках и делать научные открытия, но и отстаивать свою честь с оружием в руках, побеждая значительно превосходящие силы противника. Я ощущал такую же гордость «за своих», как ранее в интернате ЦМШ после решительного отпора Володи Спивакова местным хулиганам. И еще к этому патриотическому чувству добавлялся протест против откровенно лживой антиизраильской пропаганды в советской прессе.
Тогда многие еврейские студенты, проживавшие в консерваторском общежитии на Малой Грузинской, ловили «вражеские голоса», и когда по официальным каналам было объявлено: «Полчища израильских агрессоров остановлены доблестными арабскими армиями под Каиром и Дамаском», мы поняли, что на еврейскую улицу, наконец, пришел праздник.
С этого времени у меня пробудился интерес к истории народа, частью которого я, оказывается, являюсь. Я даже решился на отчаянный, по тем временам, шаг – на следующий день после арабо-израильской войны пошел с друзьями в хоральную синагогу, вся улица возле которой была заполнена танцующими и поющими евреями. Это было очень впечатляющее зрелище.
Впрочем, когда эта победная эйфория улеглась, все вернулось на круги своя, я лишь чаще стал слушать радиостанцию «Голос Израиля» и интересоваться этой такой далекой и такой близкой мне страной. Только с этих пор на вопрос – кто я по национальности, я не отвечал: «По паспорту – русский», а просто и бесхитростно стал говорить: «Я еврей».
Лишь значительно позже мне стало известно, что: еврейский мир далеко не однороден, и даже в самом Израиле проживают евреи, отрицающие право этого государства на существование; настоящий еврей – не тот, кто ест мацу, танцует «Семь сорок» и носит пейсы; евреем можно быть не только по папе или маме, но и по вероисповеданию; бывают евреи-китайцы, евреи-грузины и даже евреи-негры; в конце концов, сам «русский» бог Иисус Христос – тоже еврей; процент хороших и плохих людей, умных и дураков у евреев не меньше и не больше, чем у других народов. И что, на самом деле, у евреев особая историческая миссия – очень тяжелая и ответственная. Но все это я пойму потом, а в июне 1967 года мы просто радовались нашей победе, как болельщики команды, которая стала чемпионом.
В те дни многие еврейские ребята, проживавшие в общежитии, не скрывали своей радости. А я, никогда особенно не интересовавшийся национальностью своих соседей, тут вдруг обнаружил, что еврейскими патриотами оказались и некоторые из тех, кого ни по фамилии, ни по внешности нельзя было отнести к потомкам Авраама.
Запомнил я, например, как бурно отмечал этот еврейский праздник мой коллега по композиторскому факультету Володя Биткин. Приняв изрядную дозу за здравие Израиля, он ходил по общежитейским коридорам, громко распевая какие-то еврейские песни, и поздравлял всех, кого встречал на пути. При этом отчество у него было Иванович, а внешне Володя был похож, скорее, на волжского бурлака, чем на какого-нибудь местечкового еврея; кстати, родом он был как раз из Поволжья. После этих событий я заинтересовался его творчеством, и оказалось, что сочинял Володя музыку, насыщенную острыми еврейскими интонациями и использовал в своих опусах стихи Переца Маркиша. А недавно мне стало известно, что Владимир Биткин по окончании консерватории и нескольких лет работы в Кишиневе стал известным израильским композитором, что, по-моему, было вполне закономерно…
… Прежде чем перейти к более подробному рассказу об учебе на композиторском факультете, поведаю о своей жизни в консерваторском общежитии на Малой Грузинской, ставшем на несколько лет моим родным домом. Здесь я проводил большую часть своего времени, здесь во многом сформировались мои житейские взгляды, здесь же было положено начало моей семейной жизни.
Для занятий по идеологическим дисциплинам студенты в консерватории делились на три категории в соответствии с их интеллектуальным уровнем. Высшая каста – теоретики, композиторы и дирижеры-хоровики, за ними шли пианисты и струнники, на самой низкой ступени умственного развития, по мнению руководства, находились духовики и вокалисты. Не берусь судить, насколько такая классификация соответствовала реальности, во всяком случае, попав на первом курсе духового отделения в третью категорию, мне было легче сдавать экзамены по идеологическим предметам.
Замечу, кстати, что содержательная сторона партийных дисциплин в нашей альма-матер была далека от коммунистических идеалов. От нас не требовалось клясться в верности «генеральному курсу партии и правительства». Разве что было не принято позволять себе откровенные антисоветские высказывания, особенно во время экзаменов, которые не требовали большого напряжения.
Я не помню, чтобы наши преподаватели придерживались каких-то учебных планов. В основном, лекции превращались в неформальные беседы о том, что можно было прочитать лишь между строк в советской прессе. А так как наши лекторы были, на удивление, весьма образованны и не избегали разговоров даже на самые рискованные темы, большинство молодых музыкантов посещали их лекции с удовольствием.
Так вот, в группе первого курса на лекциях по Истории КПСС рядом с нашей духовой компанией оказалось несколько вокалистов, среди которых была и моя будущая супруга Люда Жаданова, приехавшая в Москву из далекого казахстанского города Чимкента. Мою фамилию она взяла лишь после рождения нашего сына Ильи в 1973-м году, так как резонно решила, что у матери с отцом не должно быть разных фамилий. Так что, по иронии судьбы, именно коммунистической партии наша ячейка общества обязана своему появлению на свет.
А началось все с того, что я стал захаживать в гости к Людмиле, которая жила в одной комнате с вокалисткой 2-го курса Аллой Рябовой, поступившей в Московскую консерваторию после окончания Краснодарского музучилища. Впоследствии Алла стала одним из самых близких для нашей семьи людей.
Мне, лишенному многие годы домашнего угла, было в этой комнате тепло и уютно. Но еще более важным стало вхождение в неведомый мне ранее вокальный мир – мир особых людей и особой музыки. Поначалу, еще не избавившись от снобизма выпускника ЦМШ, в друзьях которого были такие интеллектуалы, как Спиваков и Каган, я относился к вокалистам свысока. Но вскоре эта фанаберия прошла, и я стал чувствовать себя в их среде, как рыба в воде, хотя истинную суть певческого искусства осознал значительно позже.
Мне понадобились многие годы, чтобы понять очевидную истину – голос является главным музыкальным инструментом, а пение – основой музыкального искусства. И далеко не случайно самой высокой похвалой для любого инструменталиста считается сравнение его игры с пением. «У него скрипка поет», – так говорят, когда скрипач по-настоящему трогает за душу.
Продолжение следует.
