Правда, большинству наших современников это произведение известно, думаю, как первая советская рок-опера, написанная композитором Александром Журбиным, драматургом Юрием Димитриным и поставленная ансамблем «Поющие гитары». Премьера состоялась в Ленинграде 25 июля 1975 года.
Так уж вышло, что опера имеет вполне осязаемые точки соприкосновения с нашим городом.
Для начала перенесемся в Ленинград 1975 года, где автор этих строк вместе со своими однокашниками по могилевской «машинке» в тот период проходил производственную практику. Специальность «Подъемно-транспортные машины и оборудование» требовала «живого» общения со всевозможными кранами, в том числе и с портальными, а в Ленинградском морском торговом порту этого добра было валом. Вот институтская кафедра «ПТМ» и заключила договор о таком сотрудничестве.
Так что, отработав смену слесарями по ремонту кранов модификации «Кировец» (советское производство) и «Клайд» (США), четверокурсники ММИ (Могилевский машиностроительный институт) иногда бесцельно шлялись по различным культурно-развлекательным заведениям второго по всем показателям города Советского Союза. Естественно, даже совсем непрезентабельная (без каких-либо фотографий) афиша, указывающая на зонг-оперу «Орфей и Эвридика» не могла остаться нами незамеченной.
Помню, первым афишу увидел Леня Астапенко, когда мы дружной компашкой из пяти человек шествовали по Невскому проспекту. Ого! Зонг-опера! Мы уже тогда прекрасно понимали, что после хрущевской оттепели гайки во многих сферах жизни были прилично подзатянуты, и слово «рок» могло существовать только в устном народном творчестве. Поэтому организаторы для надписи на афише воспользовались более нейтральным термином – «зонг», что по-немецки значит «песня».
Конечно же, мы сразу решили, что не сходить на это представление – себя не уважать. Купили билеты и в установленное время были в установленном месте. Понятно, что брали самые дешевые места, аж на самом последнем ряду самого высокого балкона, что не могло сказаться на качестве увиденного. Вернее, почти ничего не увиденного, а только услышанного.
Музыкальная часть понравилась. Заглавные партии исполняли тогда еще только раскручивающиеся Ирина Понаровская и Альберт Асадулин. Жаль, но мы тогда практически так и не смогли увидеть полновесную картинку действа.
А потому, вернувшись домой в Могилев вместе с моим старым другом Маком, нарисовали нечто подобное на комикс, который так и назвали «Луполовский Орфей и Эвридика со Струшни». Сюжет в некоторой степени перекликался с классическим, но главные герои были наделены качествами, во многом срисованными с хорошо знакомых нам людей. Более того, Орфей представлял из себя нашего однокашника, который, находясь в Ленинграде, никуда не ходил, дабы сэкономить лишнюю копейку и на выходные съездить к своей любимой в Могилев (почти на Струшню).
Наш рукотворный комикс, как сейчас сказали бы, набрал огромное число просмотров и лайков. То есть, общая тетрадь, в которой он был нарисован, прошлась по рукам массы знакомых и незнакомых людей. К сожалению, фолиант не дожил даже до «перестройки», канув где-то в первой половине 1980-х.
И уже в новой истории судьба вновь свела меня с «Орфеем и Эвридикой». На один из фестивалей «Золотой шлягер» в самом начале 2000-х в Могилев был приглашен создатель рок-оперы композитор Александр Журбин. До этого он уже приличное время, с 1990-го года, жил с семьей в Нью-Йорке.
Конечно же, многочисленную армию журналистов со всех концов бывшего Союза, которые тогда освещали фестиваль, персона только что вернувшегося из эмиграции композитора интересовала неимоверно. В фойе гостиницы «Могилев», где проходила пресс-конференция Журбина, набилось столько корреспондентов газет, радио и телевидения, что яблоку негде было упасть. А тут еще прошел слух, что автор «Орфея и Эвридики» прихватил с собой книгу воспоминаний «Как это делалось в Америке», где описал все свои заокеанские нюансы бытия.
Наиболее разворотливые, извините, журналюги, попытались заполучить книгу еще до начала пресс-конференции, но композитор, поняв, что, если он подарит единственный экземпляр даже самому настойчивому просителю, то тем самым обидит остальных. Поэтому Журбин, как я потом узнал, извинился и сказал: «Книга, к сожалению, одна. Я не ожидал такого повышенного интереса к ней, а потому оставлю ее у себя. Тогда никому не будет обидно».
Скрипя сердцем, журналисты вынуждены были согласиться.
Ну, а я по какой-то причине не успевал к началу беседы и, запыхавшийся, влетел в фойе минут через 15 после ее начала. Гляжу, Александр Борисович в ярком свете телевизионной подсветки уже что-то азартно повествует, активно жестикулируя руками. Из зала слышатся уточняющие вопросы, реплики, на которые он тоже вынужден молниеносно реагировать. Короче, разговор идет активный и полноценный.
Подойдя сбоку к столу, где на кресле восседает разгоряченный маэстро, вижу книжку. Не имея пока возможности вставить свои «пять копеек» в разговор, осторожно беру книженцию в руки и начинаю ее с умным видом листать. Ну, чтобы не выглядеть истуканом. Вот, думаю, здорово, наконец-то композитор взялся за мемуары, давно пора.
Тут Журбину снова подбрасывают какой-то вопросик, он с энтузиазмом погружается в обозначенную тему… И в этот момент я, совершенно не имея никакого злого умысла, абсолютно не ведая, что предшествовало началу пресс-конференции, подсовываю ему книжку и прямо-таки вкладываю в ладонь шариковую ручку: ну, типа, подпишите преданному поклоннику. Он продолжает отвечать на вопрос корреспондента, одновременно переводя этакий рассеянный взгляд на меня. Я, по-своему наивно расценивая вопросительный оттенок в его глазах, поясняю: «Пишите просто – дорогому Евгению…». Журбин, продолжая что-то говорить, механически подписывает мне книгу.
Я говорю «спасибо», беру книгу под мышку и в этот момент слышу, как добрый десяток челюстей представителей СМИ, извините за натурализм, буквально падает на пол. Я, крайне удивленный таким развитием сюжета, смущенно отхожу в сторону.
Не буду слишком вдаваться в подробности того, что последовало после окончания пресс-конференции. Тем не менее, страсти как-то утихли, наверное, мое искреннее недоумение по поводу всего произошедшего возымело какое-то действие на коллег, которые поняли, что после слов «Дорогому Евгению…» поезд в этой забавной истории уже было не вернуть.… Как и того Орфея, роль которого в некоторой степени мне невольно пришлось сыграть. Даже не имея вокальных данных.
К слову, Ирина Понаровская, а позже и Альберт Асадулин приезжали к нам в Могилев, выступали… Я общался с ними после концертов. Но в разговоре не вспоминал о их участии в этой знаковой опере. Не хотелось вдруг нечаянно разрушить то сохранившееся впечатление давних лет.
