Это наша с тобой биография
Общаясь с аудиторией, любой автор, думается, кожей спины ощущает некую обратную связь с читателями, которые ведь (каждый по отдельности) реагируют на прочитанное движением своей души. Особенно, если затронутая тобой тема переходит в разряд «долгоиграющих». Как наша – «Однажды в Могилеве».
Признание номер один: время от времени мне хочется делать какие-то ремарки, в которых пояснять – что, зачем и почему… Не дожидаясь, когда читатели сами возьмут тебя за грудки.
Я и сам иногда у себя спрашиваю: «Чувак, и до каких пор ты еще будешь людям мозги полоскать?». Ответ тут же прилетает сам собой: «Пока меня будут читать». А чем тут еще можно аргументировать наше совместное (назову его так) творчество? Ведь это все-таки значимый кусок нашей жизни.
Признание номер два: работая над этой сагой (совсем не о Форсайтах), я сам испытываю ни с чем несравнимое удовольствие, погружаясь в то далекое время, откуда все мы с вами родом. Я вновь и вновь переживаю (вместе с вами) те давние ситуации, когда многое, что происходит сегодня, тогда было для нас вообще труднопредставимым.
Все это в сумме, конечно же, накладывает на меня отпечаток. Хочется даже задним числом изменить некоторые события в своей жизни. В реальной жизни, а не в ее описании, чем по сути и является сериал «Однажды в Могилеве».
… И самые мякенькие лавочки на свете
Однако намерено я изменил в своих публикациях, пожалуй, только один факт – фамилию безмерно мною уважаемого Алика Кузькина, чьим именем мы уже несколько лет называем дворик в Пожарном переулке.
На самом деле правильно – Кускин. Буква «з» и мягкий знак появились осенью 1972 года, с подачи Гены Хака, с которым мы в тот далекий декабрьский вечер «писали» альбом «Wings» -- «Wild Life». С диска на магнитофон «Дайна».
В процессе звукозаписи обсуждали практически каждую композицию альбома. Помню, Хак, делясь впечатлениями о песне «Tomorrow», в каком-то контексте упомянул Алика, с которым я тогда еще не был знаком.
Гена не являлся большим знатоком словесности, и когда я его переспросил по поводу фамилии приятеля, он не придал особого значения какой-то там букве и согласился с «Кузькин». Если кто помнит, в те годы на слуху был популярный советский хоккеист с такой же фамилией, кстати, капитан сборной СССР.
Позже, когда все стало на свои места, в память о той наивной юношеской беседе (нам ведь было по 17) и кристально чистых эмоциях я почему-то никогда не писал правильно фамилию Алика, так и оставив – Кузькин. А он никогда на этом не настаивал, хотя возможностей для этого у него было достаточно.
Когда же Хака не стало, эта «мулька» сама собой превратилась в своеобразную дань памяти о Генке, старом друге. И не только о нем одном. Разве можно забыть о тех уже ушедших чуваках с центра, ДОКа, Менжинки, Рабочего поселка? А всевозможные хиппари с Юбилейного, битники с «Мир-1» и «Мир-2», им сочувствующие с Заднепровья, Кирова, Карабановки?
Не могу не вспомнить Первомайскую, бурлящую в те годы, как Оксфорд-стрит в Лондоне. А наши самые мякенькие лавочки в мире возле «Чырвонай Зоркi»? Мы тогда об этом и не догадывались! Love - Love -Лав-Лавочки!
Как же забыть нашу тогдашнюю Дубровенку размерами почти что с Амазонку. Река ведь не только ласкала и нежила свою порой беспутную братву – она еще ее многому учила. Учила не так, как это делают в школе, техникуме или институте.
Дубровенка преподносила уроки жизни в ином стиле, несколько шрамов на моем теле и в душе могут стать неплохим наглядным материалом для тех, кто в этом сомневается. Как тут снова не воскликнуть, глядя на ее водную гладь:
Постоянно отмахиваясь от комаров и мух,
Хоть иногда поглядывай – а рядом ли твой друг?!
Продолжение следует.
