Деревня Галузы Чаусского района – родина моего отца. Там он родился и вырос, ходил в школу, там он написал свою первую сказку, которая заняла в конкурсе детского журнала первое место. Наградой за это была путевка в оздоровительный лагерь, но поехать туда не получилось – семья жила бедно, у детей даже не было летней обуви, бегали босиком.
В этом же доме мы с сестрой много лет подряд проводили летние каникулы. Многое осталось в памяти. Цветочки на ковре, по которым мы водили пальцем перед сном. Запах сныти – ее мы, играя в «дом», консервировали в банки. Разноцветные отрезы ткани в шкафу. Самодельные кольца и серьги из проволоки с древесной смолой вместо янтаря. Отрывной календарь и дохлые мухи на подоконнике. Сладкий крыжовник бабы Зои…
Четко сохранились воспоминания о дороге, по которой мы ходили на молочную ферму каждый вечер втроем: я, ноющая младшая сестра и баба Соня. Тропинка узкая, можно идти только по одному, друг за другом. Сестра всегда первая. Трава высокая. Срываешь тысячелистник, растираешь в руках корзинки, рассматриваешь каждый цветочек по отдельности. По ногам бьет ботва картофеля и всегда страшно, что колорадский жук прицепится к твоей штанине. Ферма. Доярки кричат, а их не слышно из-за гула доильного цеха. Одна из них любит петь – поет, когда работает или моется во влажной пристройке после дойки, поет, когда возвращается домой.
«Дневник моей жизни» – так называется мой фотопроект. Он начался со спонтанной поездки в деревню моего детства. Ранее она состояла из более сотни домов, была многолюдной, ведь в каждой семье насчитывалось, в среднем, пятеро человек. В каждом дворе – свое хозяйство, огромные площади огородов, разделенные не заборами, а тонкой стежкой. Гул утренней и вечерней дойки был бессменным музыкальным сопровождением жизни деревни. По вечерам около нашего двора на лавочке собирались сельчане, у каждого в руках витая веревка и кусок хлеба – ждали скотину с пастбища, обсуждали прожитой день, спорили, ругались.
Сейчас в деревне живут пять стариков. Магазин снесен, песочная дорога поросла борщевиком и летом по деревне свободно не погуляешь. Практически все дома словно вросли в землю, многие вскрыты мародерами: взорваны полы и разрушены печи. Как остатки жизни, внутри домов покоятся старые письма, открытки, вышитые чьей-то рукой картины, красноармейские книжки и фотографии. Кое-где на вешалках висит одежда, словно дожидается, чтобы еще послужить хозяину. На подоконниках стоят пустые флакончики от лекарств, лежат старые предохранители, шариковые ручки.
Время для деревни послужило разрухой. Скелет полуразрушенной фермы, пустые глазницы окон смотрели на меня, черно-белые ритмы заменили некогда живой организм. Я фотографировала то, что осталось от детства, от чужой жизни. Мне захотелось, чтобы эта полумертвая деревня смогла оставить после себя тень хотя бы в виде моего проекта. А слова чьего-то брата «…Здравствуй, дорогая сестричка Мария Афанасьевна…» не истлели от сырости в пустом доме, а продолжили звучать в сердце смотрящего.
***
За бабой Зоей я приехала рано утром. Нужно было свозить ее на обследование и назначить лечение у кардиолога. Зашла в дом – она уже ждала меня, такая красивая, в красной косынке, синем пиджаке и балетках.
Я ее такой еще не видела. Баба Зоя – родная тетка моего отца. Ей 80 лет, но в ней столько жизни, юмора и оптимизма! Она буквально спорхнула с крылечка и мы двинулись в направлении машины. Снова утренний воздух, запах молодой крапивы и тишина погрузили меня в детство. Наверное, именно тишина отличала эту деревню, ведь она расположена достаточно далеко от главной дороги. Вокруг только кусты и поля. Транспорт по деревне не ездил, велосипеды там были редкостью. Странно, но даже собак там не было.
Весь путь мы разговаривали. Родилась баба Зоя в 1941 году, но точно не знает дату.
– Матка казала, як лён мялi. А мялi знаеш кады, калi усе работы у полi падзеланы.
В паспорте указан январь 1942 года. Отца не помнит, он ушел воевать и в книге «Память» Чаусского района указан как погибший или без вести пропавший в 1941-1945 гг. Артёмов Степан Никитович.
– Казалi, нехта бачыў – у жыце их пакасiлi немцы.
На руках ее матери, моей прабабки Тани, осталось шестеро детей.
– Наста, Каця, Ганна, Хведя и Соня, – перечисляет всех баба Зоя. Почти все умерли от болезней в детстве. От скарлатины, малярии, тифа. Пик заболеваемости малярией пришелся на 30-е годы, но массовая миграция, снижение уровня жизни населения, отсутствие лекарств во время войны привело к стремительному росту малярийной лихорадки. Наибольшая заболеваемость фиксировалась в Чаусском, Дрибинском и Быховском районах. В то время, вспоминает Зойка, медсестры разносили по дворам порошок хины для лечения.
– Цяперя жыцце, Танечка, лучшэ не нада. Усе ёсць, што нада, хто хоча работаць-работаець. А тады рады былi i лапуну тому.
Я не знала, что такое лапуны. Уже дома прочитала, что лапун – это выпечка из теста в виде толстого блина. Но послевоенный рецепт отличался от традиционного.
– Я табе , Танечка, усе раскажу. Астаецца бульба дзе на полi на зiму, вясной сабiралi яе. Прынясеш дамой, аблупiш. Застаецца крахмал. Можа ложку мукi сыпнеш, калi яна ёсць. Пасолiш i пячэш. Укусная, Танечка, была! Я бы вот, кажацца, i зараз з’ела.
Люди, пережившие голодные годы, хорошо знают цену хлеба. Насколько же вкусные были лепешки из перегнившего картофеля, что их хочется съесть и сейчас…
Закончив семилетнюю школу, баба Зоя пошла работать – помогала в колхозе вязать лен. Учиться дальше не пошла. Денег не было, поэтому два сезона ездила под Полтаву на прополку. В марте сезон начинался, а заканчивался в ноябре. Помимо основного заработка, выдавали поверх сахар, семечки. В 60-х годах в Галузах образовался совхоз, и всю жизнь она проработала дояркой на ферме.
Баба Зоя дважды вдова, закончил самоубийством жизнь старший сын.
– Даля́ такая, Танечка…Эта ж невазможна столькi перанасiць.
Обследования показали, что сердце у бабушки как мотор. На обратном пути заехали в аптеку за лекарствами и на кладбище – два года она не была на могиле у сына.
…Вернулись мы только к обеду. Меня ждала работа, а бабу Зою дом с воспоминаниями, старый сад и майская зелень деревни. Мне вспомнилось, как однажды я ее спросила, почему она осталась здесь, в селе, где надежда только на землю и погоду. Баба Зоя ответила:
– Мне казалось, это лучшее место на земле…
