Уже вышел материал о Винценте Дунине-Марцинкевиче, сегодняшний же наш герой – Эфраим Севела.
Сколько ни пиши материалов про Эфраиму Севелу, все равно получаются «слезы», считаю я. «Да такие тощие, что в них даже не чувствуется вкуса соли», – наверняка поддакнул бы сам Севела. И не в том плане «слезы», что грустно, печально, с надрывом. А в том, что, какой бы кошерный текст ни вышел по итогу, его все равно окажется мало. Он все равно не охватит всю жизнь и весь масштаб нашего героя. Потому что слишком уж фантастично выглядят некоторые факты его биографии.
«Так, не морочьте голову! – возмутится уважаемый читатель. – Вы имеете вообще что-нибудь написать или не имеете?» Вы правы, лично я ничего особенного об Эфраиме Севеле писать не собираюсь. Так, некоторые пояснения и комментарии. А напишет он сам. Точнее – уже написал в своих книгах (во многом, замечу, автобиографичных). Небольшие отрывки из них числом восемь (раз уж наш формат «ТОП-8») публикуем ниже, и все они, так или иначе, связаны с Бобруйском и маленьким курчавым мальчиком Фимочкой Драбкиным. Будьте знакомы, здоровы и, как говорится, не кашляйте!
Факт 1. Не знал иврита
Известно, что Севелу с легкой руки (а точнее, языка) Иды Шагал стали называть «последним еврейским классиком на земле». Однако этот самый «еврейский классик» писать и читать на иврите – государственном языке Израиля, не умел. Зато свободно разговаривал на идише (если кто не в курсе, идиш и иврит – совершенно разные языки, иврит значительно древнее идиша и имеет больший ареал распространения).
«Я был единственным евреем среди внуков бабушки Розы и до сих пор разговариваю на отличном идише, хотя с каждым годом встречаю все меньше и меньше собеседников, способных тягаться со мной на равных на этом, к сожалению, вымирающем языке. Писать и читать не умею. Только разговариваю. Потому что схватил язык на слух. От бабушки Розы. Ее идиш был совсем не похож на тот скрипучий, картавый язык, на котором ругаются и посылают всему миру проклятия базарные торговки. Он также отличается и от сухого лающего языка еврейских книжников, похожего на плохой немецкий. Бабушкин язык был певуч и горько-сладок, как грустная еврейская песня… Идиш евреи называют «мамелошн» – языком мамы. Я его могу смело назвать «бобелошн» – языком бабушки…» («Субботние подсвечники»).
Факт 2. Ни разу не картавил
Раз уж зашла речь про язык… Ой, простите, речь. Эфраим Севела был расчудеснейшим рассказчиком и, как говорится, ни разу не картавил. Во всяком случае, видеоинтервью с ним – зрелым и уже состоявшимся, которые можно спокойно отыскать в интернете, это подтверждают. Но не стоит забывать, что родился писатель на той самой Инвалидной, среди тех самых людей… Но тогда он звался Фимой Драбкиным, поэтому – а вд’уг, а вд’уг…
«В нашем городе букву «р» выговаривало только начальство. Потому что оно, начальство, состояло из русских людей. И дровосеки, те, что ходили по дворам с пилами и топорами и нанимались колоть дрова. Они были тоже славянского происхождения. Все остальное население отлично обходилось без буквы «р». В дни революционных праздников – Первого мая и Седьмого ноября, когда в нашем городе, как и во всех других, устраивались большие демонстрации и когда русское начальство с трибуны приветствовало колонны: «Да здравствуют строители коммунизма!» Толпы дружно отвечали «ура», и самое тонкое музыкальное ухо не могло бы уловить в этом крике ни единого «р»…» («Легенды Инвалидной улицы»).
Факт 3. Везло в любви
«…Таня с зареванным лицом сидела на полу, но, увидев меня, просияла, как солнышко среди дождевых облаков, вскочила на ноги, повисла у меня на шее и стала горячо целовать. Я захлебнулся. Колени мои подкосились. И я чуть-чуть не грохнулся на пол. Берэлэ все это видел и ни слова не произнес. Вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Все стало на свои места. Карты были раскрыты. Я любил Таню, и она любила меня. Берэлэ тоже любил Таню, но его она считала лишь нашим общим другом. И Берэлэ не обиделся. По крайней мере, не показал этого нам. И остался нашим другом, глубоко в душе похоронив свои чувства…» («Почему нет рая на земле»).
Этот отрывок описывает первую любовь лирического героя к девочке, закончилась, которая, увы, печально. Маленькая Таня умерла от бушующего в ту пору в Бобруйске менингита… Читая эту историю, невозможно остаться равнодушным. Веришь, что так оно и было. Однако в этом пункте хочу обратить внимание на другое: в большинстве своих произведений Севела, а точнее, его герой, его альтер-эго, выглядит этаким покорителем сердец. Даже в детстве: Таня выбирает его, а не другого мальчика. Нашему земляку действительно везло в любви, хотя он отнюдь не был красавцем. Брал, скорее, умом, харизмой и так далее. Однако, судя по всему, и приукрасить любил нехило. В общем, «лопни, но держи фасон».
К слову, в жизни Севела был женат дважды: первый раз – на актрисе Юлии Гендельштейн (в этом браке родились дочь Мария и сын Даниил), второй – на архитекторе Зое Осиповой.
Факт 4. Было непросто с мамой...
А этот пункт вытекает из предыдущего. Психологи уверены: позерство, показушничество обычно свойственно мужчинам, которые когда-то были недолюбленными мальчиками. В случае с Севелой – в яблочко. Его непростые отношения с мамой Рахиль Драбкиной – секрет Полишенеля.
«Мама терпеть не могла слабых, плаксивых, не умеющих постоять за себя детей. Особенно, если такими оказывались мальчишки. И как вы уже догадались, именно таким в ее глазах выглядел я. Мама меня презирала. Она никак не могла свыкнуться с таким подарком судьбы, каким был я. Ее любви мог домогаться только победитель. А я возвращался из уличных потасовок с соседскими мальчишками с распухшей губой, синяком под глазом и исцарапанным лицом. И, конечно, в слезах. Другая еврейская мать, увидев своего отпрыска в таком виде, заголосила бы на весь двор, заломила бы в горе руки и бросилась на улицу, чтоб раз и навсегда проучить обидчиков своего ненаглядного дитяти. Я же, возвращаясь домой битым, старался не попадаться на глаза матери…» («Все не как у людей»).
Факт 5. ... и с отцом
С отцом Евелем Хаимовичем Драбкиным, некогда военным, впоследствии тренером по классической борьбе, тоже не сказать, чтобы у Ефима было все и всегда гладко. Ласки мальчику явно не хватало.
«Я жил с отцом в одном доме, обедал с ним за одним столом, даже был похож на него, но это ничего не меняло. Я не чувствовал, что у меня есть отец. Он не замечал меня, как не замечал стул в комнате, когда не хотел садиться, или пепельницу на столе, когда не курил... Отец мог сделать меня своим преданнейшим другом, прояви он хоть каплю внимания ко мне. Ну хотя бы положи он ласково свою ладонь на стриженую макушку моей головы. Но он глядел сквозь меня, занятый службой и своими недоступными моему уму делами. А когда я попадался ему на глаза и смотрел выжидающе, как собачонка, нетерпеливо ждущая, повиливая хвостиком, когда ей бросят со стола лакомый кусочек, он обходил меня, как обходят неуместно подвернувшийся под ноги предмет. Нет, он не был плохим человеком. Он не был жесток. Сослуживцы его любили и считали добрым и внимательным. Я даже не могу сказать, что он меня не любил. Просто не принимал всерьез...» («Почему нет рая на земле»).
Факт 6. Чудом не разорвало на куски
При всем том Эфраим был поразительно, феноменально, до чертиков везуч! «Если со стороны посмотреть, то судьба у меня сложилась, словно путь на Голгофу: столько в биографии трагических страниц. А сам я думаю, что всю жизнь мне невероятно везло, причем, именно потому, что я, как говорится, не уставал искать приключений на свою голову», – так объяснял сам писатель в 1982 году в интервью для нью-йоркского радио «Горизонт».
Но мы приведем отрывок из его детства. Точнее, момент, когда детство закончилось.
«Это случилось ночью, когда поезд мчался на полной скорости. Бомба взорвалась рядом. Я спал наверху, на каких-то тюках спрессованного сена, а мама с маленькой моей сестрой пристроилась внизу, под тюками. Она своими глазами видела, как в блеске пламени я взлетел вверх и рассыпался на куски. И один кусок упал ей в руки. Это была моя матросская шапочка с надписью «Аврора» на ленте. А поезд, не снижая скорости, продолжал мчаться. Как вы догадываетесь, меня не разорвало на куски. Иначе я бы не мог вам всего этого рассказать. Меня просто сбросило с поезда при взрыве бомбы, и я даже не ушибся, потому что упал в мягкий песок откоса железнодорожной насыпи...» («Легенды Инвалидной улицы»).
Факт 7. Был музыкальным мальчиком
В этом материале Эфраим Севела предстает как писатель. В моем понимании, это и являлось его главным предназначением в жизни. Меж тем, Севела реализовался и как сценарист, и как кинорежиссер. Могла случиться и еще одна ипостась, о которой практически неизвестно, и сам автор редко в каких произведениях ее упоминает. Если только вскользь. У мальчика Фимочки были хорошие музыкальный слух и голос.
«…Я долго не засыпал. И бабушка стала петь мне колыбельную песню. Мне понравилась песня. Бабушка повторила ее много раз, пока я не уснул. Эта колыбельная застряла в моей памяти. И мелодия. И слова. На идише. Я ее помню до сих пор, хотя с тех пор ни разу не слышал, чтобы ее пели. Много дней спустя после того, как бабушка у нас ночевала, при гостях я спел эту колыбельную песню, и гости долго и дружно смеялись. Потому что песня эта оказалась не колыбельной, а старинным любовным романсом. Романсы бабушка знала, а колыбельной – ни одной. Тем не менее, когда у меня появился сын, и мне доводилось его укладывать спать, я почему-то пел ему тоже не колыбельную, а бабушкин любовный романс. И он засыпал, улыбаясь во сне…» («Субботние подсвечники»).
Факт 8. Вернулся в Бобруйск памятником
Последний наш пункт будет о Севеле-памятнике. О бронзовой фигуре со свитком в руке, установленной у кинотеатра «Товарищ»… Это пока единственный памятник писателю. И находится он, конечно же, в Бобруйске. Севела любил родной город, и тот отвечал и продолжает отвечать ему взаимностью. Поэтому последний отрывок – о нем, о Бобруйске.
«Он совсем небольшой, но на географической карте СССР отмечен маленьким кружочком. Точкой. Почти на самом западе огромнейшей страны, которую ни один реактивный самолет не может облететь без промежуточной посадки или дозаправки горючим в воздухе. Иначе он рухнет где-нибудь в сибирской тайге. В учебнике истории России наш город упоминается неоднократно, и кое-где на его улицах вывешены мемориальные доски с такими именами, что дух захватывает при мысли, что ты ходишь по той же земле, по которой ступали эти люди. Через город протекает река Березина, знаменитая не только тем, что на ее берегах родился я. Здесь когда-то французский император Наполеон разбил русского фельдмаршала Кутузова, а потом Кутузов – Наполеона. Здесь фашист Гитлер бил коммуниста Сталина, а потом Сталин – Гитлера...» («Почему нет рая на земле»).
Еще несколько фактов о Севеле, которые вы, возможно, не знали
- Книгу «Легенды Инвалидной улицы» о бобруйском детстве автор написал во Франции. Это был заказ барона Эдмонда Ротшильда. Книга была написана всего за 14 дней. О произведении барон потом отозвался так: «Книга разойдется по всему миру, ее будут читать, потому что вышибает она слезу у самых твердолобых людей...».
- Дебют Эфраима Севелы состоялся в 1957 году, когда на киностудии «Беларусьфильм» был снят фильм «Наши соседи» по его сценарию. И в этом же году псевдоним стал строчкой в паспорте, заменив настоящее имя.
- В конце 80-х Севела тайно приезжал в Бобруйск. «В Бобруйск, о котором я пишу всю жизнь, я приезжал нелегально, – рассказывал он потом. – Я сидел в машине на заднем сиденье. Проскочили по улицам, нигде не останавливаясь, и на кладбище. Конечно, я сразу пошел к маминой могиле. Пока там стоял, вся жизнь пронеслась перед глазами».
